"Чужие письма"
 


Заметки к графической серии "Чужие письма"

 

"...Все формы обладают смыслом
сами по себе, а не
предполагаемым "содержанием"

Х.Л. Борхес


 Письмо - это собственно письмо, как рукотворное послание одного лица другому. Письмо - это процесс написания, процесс переноса информации на какой-либо сохраняющий его объект (бумага, холст). (Интересен факт настойчивости художников в употреблении профессионального термина "писать картину" вместо общепринятого - "рисовать".) Но традиционное письмо имеет конкретного адресата, имеет адекватное именно его пониманию содержание и смысл. Если письмо адресовано не Вам, вы не знакомы с контекстом содержания, c предысторией как со стороны автора, так и со стороны читателя, многое из смысла послания будет упущено. Возможно также, такое письмо может что-либо и приобрести. Не зная бытовых, частных сторон вопроса, мы можем наделять участников переписки вторыми и третьими смыслами в сообщении, поднимать до более общих (и всеобщих) высот обсуждение известных только двоим проблем. И все потому, что письмо написано не нам, что оно - чужое.

Чужое письмо - это особый разговор. Его читать неприлично, даже если мы и имеем нахальство оправдываться научными интересами, фактом его поздней публикации, смертью участников переписки. Чужое письмо - это очень любопытно. Как мы сожалеем об утрате черновиков, частной и деловой переписки, архивов! Мы забываем неприличность поступка. Сохраняется только особая привлекательность такого чтения, что прикрывается исторической, литературоведческой ценностью документа. Но сущность подглядывания и выкрадывания информации сохранятся.

Картину почти всегда можно рассматривать как письмо. И, хотя оно отправляется в открытом виде (слово - открытка), у него почти всегда есть адресат. Чаще адресатом является собрат-художник, который может отстоять на километры и века, скрываться за письмами-картинами из-за веков-километров. Наглядный пример более широкой и утерянной сегодня аудитории закодированного текста-рисунка - работы Босха, которые сейчас производят впечатление фантастичности и близости к сюрреализму, но во времена создания носили конкретный и отчетливо расшифруемый смысл. Научные, алхимические и астрологические трактаты средневековья изобилуют символическими рисунками, которые должны скрыть от большинства, но глубже раскрыть посвященным содержание. Диалогичность искусства поздно доказывать и декларировать. Многие письма-картины носят характер дневника, но и это общепринято. Историки искусства на расстоянии лет могут недооценивать личностный характер, адресность написания картины, и преувеличивать глобальность мыслей художника. Все мы в равной степени выражаем эпоху своими поступками, но художник делает это наиболее удобно для стороннего наблюдения и интерпретации.

Но вернемся к письмам. Любопытно наблюдение Борхеса, что поэзия всегда помнит, что она произошла от музыки в виде песни. Письменность, когда мы можем прочесть содержание текста, все больше "забывает", что она произошла от рисунка. Преимуществом данной ситуации является то, что как только мы лишаемся возможности перейти от написанного к значением слов, неспособные разобрать чужое письмо, нам дается особо наглядный урок происхождения письма - его рисунок. Привыкший искать в палочках и крючках смысл и содержание и лишенный этой возможности, современный зритель-читатель вынужден искать смысл в характере написания, ритме, темпе, эстетике линии, что не всегда привычно ищется в становой графике и живописи. Чужое письмо недвусмысленно самим фактом своего существования подталкивает к поиску содержания, но требует замены этого поиска на поиск смысла, что и таит в себе отвлеченная рукотворная (рукотворная!) форма, подчиненная только эмоциям, случайностям соприкосновения пера с бумагой, прихотливость дрожи в руке и пр. Распространение печатного слова, введение в повседневную практику компьютерных редакторов с разнообразными шрифтами, возможностью исправить в процессе написания текст добавляет в любой рукописный текст вне зависимости от его содержания иной смысл, превращает процесс написания слов в некоторую акцию с элементами медитации. Смысл слов уходит на второй план в сравнении с самим фактом рукотворного изготовления текста. Человек берет в руку перо, с него в любой момент может сорваться капля чернил, туши. Может быть написано неверное слово, чтобы его исправить необходимо зачеркнуть написанное, а не нажать на delеte. И эта капля, и это зачеркивание, и неравномерность букв превращают любой рукописный документ в явление, затмевающее собой содержание напечатанного,

Настоящая серия рисунков является предложением и способом вспомнить общее происхождение штриха и буквы, изображенного и написанного образа, напомнить интимность авторства, заманчивость и запретность проникновения в чужую тайну, очевидность нашего недопонимания и ущербность воспринятой информации, но, одновременно, прелесть сопереживания и домысливания того, чего никогда не будет дано постигнуть полностью. Т.е. эстетического события.

А.Д. ТРУБЕЦКОВ

*

Если мое письмо с обещанием опубликовать данный текст отдельно дошло до Алексея Трубецкова, то думаю, что теперь эти заметки можно прочесть в общем сборнике, со всеми "Чужими письмами". Хочу напрямую обратиться к автору рисунков. Я полностью согласен с Вашей идеей, что рукописный текст периодически теряет свою общепринятую форму и ищет поддержки в каких-либо графических элементах. Вы предусмотрительно поставили нумерацию на своих работах. Первые изображения довольно полно имитируют отрывок "манускрипта" с непонятным текстом на неизвестном языке. Но, начиная с писем No 4-5, внимательный зритель (рука почти вывела - читатель) не может не заметить, как одна вертикальная линия превращается в некий самостоятельный элемент и пытается "задавать тон", лидировать в общей гармонии листа бумаги. Вы правы, все начинается с линии. Это она требует организации материала иным образом, она расползается до круга или треугольника (No9,10), она растягивает изображенный текст в кольцо (No11), она формирует крест (или приходит к отдельной букве - тау - No13). В том и неоднозначность, противоречие написанного текста ("handwrining"), что в нем коварно скрывается линия - первоисточник и сущность любого изобразительного материала, прообраз формы. Что она выделывает с текстом, как формируетего по своему усмотрению и нраву! Но, по мере получения линией больших степеней свободы, она получает возможность усложнять свой организм, отходить от конкретных простых структур. Линия на наших глазах вырождается в почерк, в росчерк, в автограф (19-20), который не пытается скрыть за собой смысл, нечто общее, а открывает только частное, индивидуальность, сиюминутную эмоцию автора. Линия превращается в жест, слабый след жеста кисти руки.

Вы открываете ее существование в рукописном слове, вскрываете и показываете "личную жизнь" линии в рукописи, рвете рукопись, уничтожаете отдельные слова и делаете рисунок, переходя на язык изобразительного искусства. Но, совершив все это и дав линии максимальную свободу выражать не слова, а эмоции, Вы снова показываете, как она цепляется за уже Ваше личное, пытается сохранить имя и чувства создавшего ее. Она почти умирает, показывая первоисточник не в слове, не в звуке, за которым стоят отдельные следы чернил, а в зримом жесте, в том, что ближе к языку театра и танца. Этот круг можно продолжить, начав из любой точки, провести по другой территории, захватив еще большую область, и он не потеряет своей цельности.

Я рад, что ваши письма пошли к людям. Их прочел я - это я, Ваш читатель. Вы мне писали это письмо. А вовсе не Алексею Трубецкову, который в комментариях к ним не смог ни на шаг подойти близко к пониманию смысла, о котором печется. Он Вам чужой и, потому, Ваши письма для него чужие. Вялое обилие цитат и двусмысленностей скрывает за текстом не художника, а какого-нибудь врача или инженера, начитавшегося после работы избранного Борхеса. Буду рад продолжению нашей переписки и уверен: я найду новые письма незнакомого мне автора, как бы Вы не решили передать их мне - через музыку или шум машин за окном, мимикой незнакомца на улице или рельефом оврага.

культуролог Д.ОСТРОВ.

*

Кто ведет моей рукой, когда я пишу эти строки? Сейчас, думаю, я сам. Почему? Потому что я нахожусь не в трансцендентном состоянии, мои энергетические оболочки не покинули грубой телесной структуры в поисках высших сфер. Энергетический канал, по которому я сообщаюсь с параллельными нам мирами, не зовет меня и, похоже, будет закрыт до ближнего гармоничного аспекта Венеры с Нептуном или, как минимум - новолуния.

Состояние творчества - это неосознаваемый выход в астрал, соприкосновение с неземной духовностью и высшими сущностями. Их бесконечное число и языки иного разума не похожи друг на друга. Кто пишет рукой художника, я не знаю, и, возможно, при всем моем опыте контактера, я не познаю того языка, на котором передаются сообщения, случайно обретенные в "Чужих письмах". На Землю во все века медиумам и мудрецам передавалось множество информации. Передавалась она и случайным людям. Известны различные языки и письменности, которые были обретены свыше и которым нет расшифровки до сего дня. Со средних веков известен язык ангелов, письменность которого имеет в основе начертания небесных созвездий. Никто не обрел знания, как расшифровать письмо землянам, записанное на Фестском диске. Примеры можно продолжать и дальше.

Только зачем ходить за примерами далеко? Неизвестно, кто движет рукой художника, когда на бумаге появляются "Чужие" нам письма. Да, собственно, мы не знаем и кто художник, пока не углубимся и не проследим за цепью его реинкарнаций. Но, уверен, чей-то просветленный ум и энергетическая оболочка, достигнет того эгрегора, где лежит ключ к переданной информации. Читатель этих писем ждет своего часа вместе со всеми нами - землянами. И не стоит об этом рассуждать. Лучше заняться духовной практикой, медитацией, прочистить каналы и чакры от негативной энергии, шлаков. В ответе на вопрос о зашифрованном тексте следует направить усилия не вне себя, а внутрь: все миры пересекаются в нас самих, и выход в космос есть в той точке, где мы сейчас находимся. Способ познания содержания и смысла писем, а, возможно, и сами письма внутри каждого. Это, надо думать, совсем не самое величественное открытие, которое ждет вступившего на путь просветления. Но и оно сгодится цивилизации нашей планеты. Только следует опасаться сглаза и внимательно следить за спадами в энергетике.

U.N. (магистр по магии, потомственный

народный целитель, биоэнергохирург,

академик Галактической Академии

альтернативных источников энергии).

*

Годы как художественного, так и поэтического творчества - то плодотворного, то нет - вывели меня к одному общему тупику. У меня скопилась масса пластических идей в рамках изобразительного искусства. Я чувствую как "решить" холст или лист бумаги на противоречиях необычных фактур, разделить графические ритмы и цветовые пятна между собой, не нарушая общей гармонии произведения. Я хочу использовать старые античные стихотворные размеры и не утерять при этом символичности, перебоев ритма и ассоциативности рифмы современной поэзии. Но я давно уже не знаю сюжетов, которые оказались бы достойны быть переданными этим языком. Нет канона религиозного искусства, который предписал бы мне определенный перечень сюжетов вселенского масштаба, и их выбор не казался бы ни мне, ни зрителю чрезмерно претенциозным. Смешно прямое обращение к героям и богам Эллады, но покажите мне на подобного героя сейчас, и мы либо вместе посмеемся, либо отвергнем тему, как связанную с мелкими политическими параллелями. Геростратов толпы, но бессмысленно требовать их забыть - они будут забыты завтра же и без нашей просьбы; никто не оборачивается даже на горящие храмы. Бесконечные пейзажи и натюрморты рассматриваются слишком утилитарно зрителем, да и они тоже признак бесплодия: можно еще сотню раз поменять местами, перетасовать на холсте дом, дерево, гору, дорогу. Но не сто первый раз. Вы подаете знак, а его не то чтобы не слышат - не слушают, так как он попросту надоел. Конечно, сюжет тоже не важен, но после Малевича и Кандинского, когда пройдены все мыслимые дороги на пути отхода от реальности, очередные опыты в абстракции только обнажают отсутствие темы. Где академические конкурсы на заданный сюжет, где советские выставкомы со "спущенными сверху" темами для выставок?! Что же рассуждать о поэзии, в которой даже нет четкого разделения жанров. Соловей, говорят, должен петь о любви, а тут нет времени даже потрахаться.

Поэтому я понимаю и принимаю как собрата автора "Чужих писем". Ему одновременно не о чем рисовать, и не о чем писать. Он хитрее меня - он решил обе проблемы одним движением руки. Его стихотворные ритмы коротки, он не пользуется цезурой. Его рифмы приблизительны, но нетипичны и оправданы. Не свежа, но достаточно позабыта и незатерта идея предания стихотворению какой-либо формы. Скуден словарный запас, и многие образы повторяются слишком часто - не важно, право автора на бездарность. Да, и нельзя так легкомысленно пользоваться согласными: это уже не аллитерация, а просто язык сломать можно. Ну, а рисунки весьма темпераментны, слабая работа с краем листа оправдывается лихим варьированием толщины линии, формой белого пространства. Бывают удачи, не часто, но бывают. Особенно когда неумело заточенное гусиное перо разломается и очень славно начнет разбрызгивать тушь.

Главная-то удача не в том. Игрой в концептуализм автор для себя решил проблему содержания и с удовольствием занимается формой. Одной на двух муз сразу. И нет нужды печатать стихи - это рисунки, нет заботы оформлять графику - это рукопись. А я, похоже, займусь музыцированием.

Художник, поэт Г. САРАЕВ.

*

Европа открыла Японию на выставке графики в 1856 году в Париже. Конечно, путешествие в страну Востока началось раньше: слово шинуазри появилось, кажется, веке в 16-ом. Но массовое - то что описано Гессе - порождение 20-го века. Не важно, что кто-то хочет в результате поймать змею, а кто-то найти клад: побывать там имеет смысл каждому. Каллиграфия считалась в Китае одним из трех совершенств (заметим, вместе с поэзией и рисованием), по этому искусству сдавался экзамен и им должны были владеть чиновники империи; тушь, кисть, бумага и тушечница (для размывания материала) назывались четырьмя сокровищами ученого.

А.Эфрос прекрасно описывает идеалы восточной каллиграфии, говоря о черновиках Пушкина: "В них (автографах) есть ощущение прекрасного расщепа пера, излучающего тончайшую цветную влагу на белое поле листа. Почерк Пушкина по восточному стремителен и целен". Это описание могло также возникнуть только как результат путешествия - европейцы по новому взглянули на свои каракули.

Иероглифическое письмо требует большего внимания к каждому элементу, чем алфавитное, дает больше возможности для созерцания, снова воссоединяет текст с рисунком. Оно ближе к их общим истокам, на иероглифе дольше должен задержаться взгляд, его можно рассматривать. В эстетике каллиграфии у иероглифа выделяют свойства как у живого существа - кость, мякоть, мускулы и кровь. Кость и мускулы - его линейная структура, мякоть и кровь - фактура. Текст "Чужих писем" костляв и подвижен; вообще, я хотел бы взглянуть на автора.

Считается, что иероглифическую письменность на основе следов птиц и животных создал 4 000 лет назад Цан Цзе, чиновник мифического "Желтого императора" Хуан Ди. Собственно, эти следы были первыми сообщениями, которые читал и прочитывал человек. Тогда, по легенде, духи возопили от обиды, что эта тайна природы открылась людям. Духи в ответ на "изобретение" А.Трубецкова молчат, а то что "возопило" несколько других людей приятно - путешествие в страну Востока продолжится.

Историк-синтоист А.Горь.

*

Мне хочется высказать несколько очень простых мыслей, связанных с выходом "Чужих писем".

Во-первых, вероятно, они являются продуктом деятельности человека, не умеющего рисовать. Стиль рисунков можно обозначить детскими словами каля-маля, и на большее им не следует претендовать.

Во-вторых, не принципиально, кто их создал: художник-любитель, претенциозный поэт, сумасшедший, считающий себя экстрасенсом-контактером или кто бы то ни было другой. То, что они подтверждают изначально чью-то теорию (кого угодно из них), не более важно, так как они с той же легкостью подтверждают и все остальные (в томчисле и пока не существующие). Если бы автором рисунков оказался специалист-биоэнергетик, он, несомненно, рассказал бы о череде реинкарнаций и никому кроме него неизвестной цивилизации древности. Хорошо, что рисунки не попались на глаза лингвисту, который мог бы ощутить себя Шампольоном и начать оценивать расстояние единственности, высчитывать морфемы и расшифровывать текст. Уверен, что можно было бы найти несколько вариантов "перевода".

В-третьих, для меня несомненно предположение о мистификации как способе высказать свои мысли о тексте культуролога Д.Острова. Пользуясь юридической формулой из третьесортных детективов, ему это выгоднее всего. Попробую провести это микрорасследование и несколько систематизировать его мысли (как любой культуролог он малограмотен и не владеет языком). Происхождение письма от рисунка общепринято и не подлежит сомнению. Подчеркнуть это можно, создав обратную цепь - от иммитации написанного текста перейти к рисунку и вернуться обратно. Для того и нужна серия мало-мальски напоминающих почерк иллюстраций. Таким образом, очевидная всем мысль доказана, притом очень глубокомысленным приемом. Данный пункт рассуждений наименее существенен, так как авторство (смотри выше) не является принципиальным. Пусть мистификатор хороший человек - я буду рад согласиться, что письмена скопированы им со стен далеких пещер или заброшенных храмов любой достаточно экзотической для этого страны.

В-четвертых, во всей этой мистификации есть несомненная польза. Воспользуемся классической формулировкой античных ораторов. Если рисунок может восхищать умелым подражанием детским каракулям или даже бытовым надписям на неизвестном языке, то что отличает от произведения изобразительного искусства мои записи в блокноте или телефонной книжке? Если в пересечении и переплетении линий, нанесенных без какого-либо смысла, можно искать и находить смысл и обсуждать его, то чем различаются между собой все остальные линии, на всех языках и любого авторства. Ну и наконец, если мы дочитали это до конца, то что после всего стоят размышления о смысле нашей речи, письменности и искусства? Правильно. И я так считаю.

Инженер А.П. Кузнецов-Петров.


Если взяться за расшифровку "Чужих писем" наиболее доступным и соответственно - прилагающимся авторским ключом, становится ясно, что сакральная модель мира двухмерной плоскости выстраивается здесь через оптическую дефиницию движения. Предопределенность - гусиное перо и тушь преобразуется в категорию личного выбора динамики. Зримое преодоление пространства, поступательность, заданная строго в субъективном ракурсе книги выявляется в самом конце - в предложении обмена мнениями в Е-мейле. Горизонтальные композиции уступают место иным ракурсам, планы смещаются, и создается иллюзия виража, боковой проекции. Создается подоплека пра-языка, когда в минуту душевного транса писец (он же передатчик, медиум) вводит зрителя через линии кажущейся каллиграфии в мир чувственности и животной подоплеки геометрии алфавита. Подача листов "Чужих писем" выстраивается в детально артикулированную псевдо-систему, духовных законов параллельности (этой самой боковой проекции или ключа к иному, чужому, чуждому зафиксированному социумом). Неостановимая охота за замирающими знаками навязчиво диктует продолжения. Так рождается культурологический феномен, в котором мрачная философичность документа обыгрывается через внешне нерасшифровываемое ощущение восприимчивости самого человеческого организма. В "Чужих письмах" снимаются напластования традиций поведения относительно текста. "Куда двигаться?" "Перед каким приказом следует замереть?"

Идентификация открытой (хотя одновременно и зашифрованной) пластики листов с "я" зрителя порождает охоту на внутренний мир: начинается представление духовного иллюзионизма. Одним словом - игра. Безнадежность мечты о прорыве в понимание божественного дает возможность использования внешне псевдо-языка "Чужих писем" для психиатрического тестирования. Тут-то и выпадает сама ступень моделировки всей, развернутой даже в еще (или никогда) не созданной серии: эта ступень в попытке, в действии (пусть даже не совершаемом). Автор предоставляет главное за всей математической жесткостью объекта - он предоставляет зрителю свободу, свободу истолкования или устранения. Но созданное - создано и инфернальность его не очевидна как очевидна дефиниция движения самого начала этой заметки, что роднит, сближает ее с No10-м. Знак, заключенный в центре круговой линии - та самая пробоина плоскости, тот ключ, что делает письмо - письмом понимаемым, а действие - совершаемым (пусть даже все так безнадежно -пессимистично).

Мир "Чужих писем" условно нуждается в бытии хотя бы потому, что листы заботливо простебаны, а экземпляры издания пронумерованы. Автор оставил таким образом след, подобный следу оперативника, наклеившего на листы фотографии потенциально опасных элементов, криминалиста с картореткой отпечатков пальцев, философа с нитями теорий и оружейника, залюбовавшегося отлитой пулей. Вот она - выпущена. Действие пошло.

Борис Глубоков. Художник.


Письмо - ожидание диалога.

Пишут, даже не надеясь на ответ - обращаясь. Иначе это не письмо, а эссе, роман в письмах. Письма, для того написанные, чтобы их опубликовать, редактированные тщательно, как умел Плиний младший, или Иван Аксаков - игра. Но и литература, говорит Набоков, игра; игра писателя с читателем. Круг замыкается, мы возвращаемся в точку, не имеющую размеров. Точку, завершающую письмо. Точку, из которой рванется перо неповторимым, единственным росчерком.

Человеку свойственно замечать округ лишь то, что связано с ним самим. Оттого вещи кажутся нам существующими, лишь покуда мы можем их назвать своими. Как во всякой неистине, в этом есть потаенная правда, но не лежащая на поверхности. Вещи могут существовать без нас. даже самые привычные. Но письмо...

Выдумки о естественном положении вещей всегда приводят в тупик. Так просто: письмо есть обращение человека к человеку, как же оно мыслимо, как возможно без человека? Но, размышляя так, мы оказываемся в пену наивного представления о языке как средстве общения. Наивного, ибо довольно явственно представить себе, о чем идет речь, чтобы рассмеяться. Итак, люди используют речь и письмо, чтобы сказать нечто друг другу. Сначала молчание, потом желание, за ним - Слово. Не правда ли, забавно? Откуда это слово берется, чтобы явиться именно в тот момент, когда потребуется? Но Слово не может явиться из молчания.

Нас гипнотизируют привычные формы письма. На Московской Руси иноземцев называли "немчинами", "немцами" - немыми. Не могут сказать по нашему, значит, не говорят вовсе. Но языков тысячи, и если нельзя что-то перевести с одного на другой, вин в том не языка, а бедности жизни, им выражаемой. Появляется вещь, находится ей имя. Так и письмо. Кириллица и латиница, египетские и японские иероглифы, клинышки шумеров и кипу инков - все это письмо. Il n▓e a pas de hors-text, говорит нам Жак Деррида. Все в мире вокруг нас лишь текст. Чужие письма - не наши письма, и рука ли ведет перо, перо влечет за собой руку? В преданиях всех народов письмо - дар богов; оно не изобретено человеком, оно обретено, получено готовым. Ибо мир - текст, не только авторство, но и расшифровка которого нам не принадлежит, ведь шифр, тайна, оказывается неотъемлемой частью смысла, сущего изначально в тексте. Мир соразмерен, преисполнен гармонии, но гармония эта чужда из нее же почерпнутой идее человеческой справедливости. Художник зван прочесть - и творить, постичь законы устройства мира и написать их заново. В нем должны примириться судья, учитель, бунтарь, со странником, проходящим по миру лишь затем, чтобы увидеть запомнить, пересказать, не поменяв ни единого слова. Оттого художник одинок; оттого должен говорить о себе: everything & nothing. Русское уничтожающее "ничто" будет здесь двусмысленным переводом, нуждающемся в еще дословном, неверном: не вещь. Все вещи мира, но ни одна из них - это и есть закон, управляющий гармонией; он во всем, но ни одна вещь ему не следует, ибо слишком бедна, чтобы в ней сущ был Закон.

Потому чужие письма на неведомом нам языке. Но мы уже не те простецы, что называли свое крохотное племя попросту "люди", почитая всех чужих за немых, бессловесных, нелюдей. Мы знаем, что смысл в этих сплетениях знаков есть. Он сокрыт, потаен, неподвластен; но искать его - наше назначенье.

Историк, писатель Лев Яковлев


Чужие письма... Письмена... Знаки... Подчас не понимая смысла, мы воспринимаем их визуально, как абстрактные символы, как особый язык, обладающий эстетической функцией абстрактного искусства. И если невозможно прочесть эти знаки как некоторый текст, то воздействие фактора искусства вполне может быть воспринято. В каллиграфии стран Дальнего и Ближнего Востока эстетика изображения знака-буквы, слова, текста в целом заложена изначально и была обязательным условием при обучении художника-каллиграфа. Синтез духовного и эстетического начала, их гармония позволяет почувствовать человеку западной культуры, незнакомого с китайским, арабским, японским языками, художественную, графическую ценность надписей.

ХХ век дал миру абстрактное искусство, отвергающее фигуративное изображение. Ассоциативность восприятия, являющаяся обычной для человека Востока, проникла на Запад - в Европу и Америку. Появление иероглифического абстракционизма (Г.Гартунг) показало, что художественная и духовная сторона иероглифа почувствована и оценена, а его знаковая (но не смысловая) сторона подвержена модификации западными художниками. Точно также клинописные таблички с их загадочной красотой притягивали Пауля Клее.

Концептуалисты пошли дальше. В ХХ веке - динамичном, переполненном потоком информации, с одной стороны - искусство порой теряет смысл своего существования, поскольку человеку не до него, некогда остановиться и всмотреться... С другой стороны - текстов такое множество, что они перестают восприниматься, и часть информации - пропадает, растворяется.

Художники-концептуалисты использовалии зобразительные возможности текста как композиционную организующую структуру, превратив его смысловую функцию в образную. Содержания в таком случае вообще может небыть, оно может быть абсурдным и. наконец, может не быть даже изображения букв как таковых, а только их имитация (Х.Дарбовен). Выявляется тоько эстетическое восприятие текста как изобразительного знака. Это один из уровней познания смысла чужих писем, знаков. Мы можем его найти, почувствовать, не зная языка, на котором они написаны.

Искусствовед Е. Слухаева


...С первого взгляда "Чужие письма" заставляют вспомнить так называемые текстовые произведения известного концептуалиста Кабакова. Это не картины в привычном понимании слова, а написанные аршинными буквами инструкции, указания ЖЭКов, анкеты, дневниковые записи и т.п., регулирующие жизнь обычного человека и раскрывающие его сознание. Известна картина Кабакова, изображающая пятилетний график выноса помойного ведра в конкретной московской коммуналке. В другой картине - дневниковые записи кабаковского персонажа, где дотошно зафиксировано время прихода и ухода каждого гостя, содержание ведшихся переговоров и т.д. Что это - фиксация законопослушности персонажа, его своеобразное алиби или донос?

Текстовая природа произведений Кабакова и А.Трубецкова сближает обе группы работ, но на этом их сходство заканчивается. У Трубецкова в большей мере в чистом виде игра, не осложненная неясно читаемыми целями. Читаемыми? "Письма" принципиально не читаемы и напоминают сумму документов, подготовленных для графологической экспертизы. Это как бы коллекция частного собирателя, страдающая лакунами и случайностями.

В "Чужих письмах" графика сближена со словом, и хотя слова "не звучат", но сохраняется характерность индивидуального почерка и в какой-то степени улавливаются "черты стиля" (последнее допущение в значительной степени произвольно). Так, например, в листах NoNo1,3,4 чувствуется "импрессионистическая" беглость, скоропись, стремление быстро запечатлеть ускользающий образ. В NoNo 12,13,16 - примеры иероглифических письмен, загадочных, "степенных", важно, как на восточных свитках, сходящих сверху вниз. И т.д.

А если "письма" вовсе не должны ассоциироваться с художественными стилями? Здание, выстроенное нами, рушится? Может их следует связывать с типами характера: письмо сангвиника, письмо холерика... Многозначность усиливает мистификацию.

По характеру приемов "письма" приближаются к элементам книжного оформления: заставкам, концовкам, декоративным репликам. Так иллюстрируют лирическую поэзию, предпочитая изобразительной конкретности ритмическую перекличку, намек, недоговоренность. ...

"Чужие письма" тесно соприкасаются с проблемой орнамента. В сочетании с ролью линии в организации пространства листа возникает повод говорить о воздействии модерна. Разумно, что учитывая характер задачи (письма!) стилевые особенности А.Трубецковым не утрированы, не подчеркнуты, не тонут в стилевой формальной всеобщности. Не "чистота стиля", а неповторимость, резкая индивидуальность каждого пишущего составляет главную заботу автора. Можно, вероятно, сказать, что "Чужие письма" - это апология графики, как вида изобразительного искусства - ее разнообразия, мобильности и экономии средств, быстроты отклика, способности по части дать представление о целом...

Эмилий Арбитман

Из журнала "Волга" No3 1999 год

***

Автор будет признателен за любой отзыв на настоящее издание и рад, если кто-либо сочтет возможным продолжить обмен мнениями по поводу графической серии "Чужие письма". Адрес для переписки: 410... РФ. Саратов. Ул. Пушкина. Д. 25. Кв. 128.

E-mail: adt@cas.ssu.runnet.ru

Отзывы на вышедшую ранее книгу "Чужие письма"
"Чужие письма": инструкция по просмотру для рационалов или
потренируемся в безоглядном (комментарий от Креатики)